Раз в месяц РАБАШ уезжал от нас на два дня в Тверию. Жил там в маленьком домике у Дрори, своего старого ученика. В этих поездках он всегда бы один. Ему необходимо было покинуть место постоянного обитания, семью, детей, жену, учеников и остаться наедине с самим собой.

В прошлые времена так вообще было принято у каббалистов и называлось это «выход в изгнание». Человек выходил из дома, ничего с собой не брал и уходил на год или два. Зарабатывал, как мог, жил, где придется, держался только за Творца, потому что больше не за кого было держаться.

РАБАШ не мог себе позволить год или два, только несколько дней.

Когда он возвращался обратно, я его встречал у автобуса, нес чемодан и, не скрою, мечтал, что однажды он возьмет с собой и меня. Но я не смел предложить ему это, понимая, как важно уединение каббалисту такого уровня. И однажды в этом убедился.

РАБАШ был не здесь

Как-то раз, когда РАБАШ уехал в Тверию, вся наша группа вдруг решила: поедем к нему. Было это в четверг, как раз в день собрания товарищей. РАБАШ должен был вернуться в пятницу, и мы решили, что накануне проведем день вместе с ним, устроим трапезу. Думали, что порадуем его этим.

Приехали. Подошли к забору домика, в котором жил РАБАШ, и вдруг остановились. Мы поняли, что не знаем, как войти, не понимаем вообще, почему приехали, как в нас родилась эта мысль. Нас ведь никто не приглашал. Стояли перед забором, молчали и не знали, что делать. Вдруг кто-то сказал: «Пусть Михаэль идет». И все посмотрели на меня.

Я помню, вошел в заросший сад, прошел по тропинке к дому, и все время чувствовал тревогу, что пришли не вовремя, что он не звал нас. И почему я иду, почему согласился?!

Так и подошел к двери дома. На ней была сетка от комаров, большая, во всю дверь, я помню все, до мельчайших деталей. Я посмотрел сквозь нее и сначала ничего не увидел, а потом вдруг различил человека, сидящего на кровати. Я не сразу понял, что это РАБАШ.

Он сидел, не двигаясь, в штанах и нижней рубашке, и смотрел перед собой. Я долго не решался нарушить тишину, но и мысль, что я подглядываю за ним, тоже не радовала. Поэтому, я тихо произнес: «Здравствуйте, Ребе».

Он не отреагировал. Я позвал громче: «Ребе?!» Он медленно повернул ко мне голову, и я вдруг понял — он же меня не видит!

РАБАШ смотрел куда-то сквозь меня, словно я был прозрачным. Помню, как у меня билось сердце, я не знал, что делать в такой ситуации.

Он вдруг перевел взгляд вниз, на пол. Это длилось минуты две, не больше. Потом медленно поднял на меня глаза и спросил: «А кто тебя сюда звал?»

Он сказал это тихо, таким тоном, как будто говорил с абсолютно чужим, незваным человеком. И я снова подумал, что надо разворачиваться срочно и уходить. И увозить всех. Но я ответил все-таки: «Ребе, мы приехали вместе. Вся группа. Мы думали…»

«А кто вас звал?» — перебил он меня. Сказал и снова отвел взгляд. Снова вернулся в то же состояние, в котором я его застал.

Я больше не говорил ни слова, боялся нарушить его тишину. Осторожно спустился со ступенек, закурил. Подошли ребята, они сразу все поняли, мне даже не пришлось им ничего объяснять. Мы сидели, курили и не знали, что делать.

Что вы тут делаете?

Когда не было внешних помех и не надо было ни перед кем «рисоваться», РАБАШ мог войти в такое внутреннее состояние, в котором практически не чувствовал тела, оно не мешало ему, он уходил в себя.

Практически не слышал, что происходит вокруг, все переживал внутри. Это не было медитацией, такого понятия нет в каббале. Это было духовное углубление. Это его состояние я и подглядел в Тверии.

Прошло полчаса, а может быть и больше. Мы не знали, что делать. С одной стороны, понимали, что нельзя было приезжать, не сообщив ему об этом. С другой стороны, я чувствовал, что не могу его таким оставить, что надо ждать.

И тут вышел РАБАШ. Он уже был другой, взгляд другой, «оживший». Его глаза смотрели на нас с любопытством. Он спросил: «Ну и что вы тут делаете?» Мы начали ему объяснять, что не хотели его тревожить, что решили в Тверии провести нашу встречу товарищей, ну и зашли заодно навестить. Подумали, как же так, быть в Тверии и не навестить.

Мы все посмотрели на РАБАШа. Он выдержал хорошую паузу, снова оглядел нас. и сказал: «Устроим трапезу».

У всех сразу отлегло от сердца, все так обрадовались, заулыбались. Арон Бризель, специалист по трапезам, кого-то послал на рынок. Кто-то уже кипятил воду, кто-то нарезал овощи, и у всех у нас было ощущение праздника.

Каббалистическая трапеза

О трапезе с РАБАШем нужно рассказать отдельно. Для него это было не просто принятие пищи, сидение с товарищами, это был высокий духовный процесс. И он привил нам такое же отношение к этому действию.

Наши трапезы проходили в полном молчании. Нельзя было разговаривать друг с другом. Каждый должен был концентрироваться внутри себя и говорить сам с собой.

В воздухе царило такое напряжение, что человек был вынужден сопровождать намерением каждую крошку, положенную в рот. Если бы после трапезы он хотел вспомнить, что он ел, ему было очень трудно ответить на этот вопрос. Пища как бы не имела никакого вкуса, ведь вкус получали не от еды, а от самого состояния.

Вот такую трапезу мы устроили тогда, в Тверии. Все ее помнят и по сей день из-за особой внутренней силы, которая исходила от РАБАШа.

Вместе!

Прошло несколько месяцев и я уже не помню, при каких обстоятельствах, но заговорили мы с РАБАШем о Тверии. И он вдруг сказал мне: «Давай вместе ездить». Я растерялся, занервничал — большего я не мог и желать. Помню, не спал ночь перед поездкой, все думал, как это будет, что сделать, чтобы не разочаровать Учителя, что приготовить…

Готовку взяла на себя моя жена. Оля привязалась к РАБАШу сразу же, как только увидела его. Ее отец был репрессирован при Сталине. И вот появился РАБАШ, и она все тепло своего сердца, неистраченное на отца, передала ему. Больше всего это выражалось в готовке пищи.

РАБАШ не раз говорил, что приготовленную Олей еду предпочитает любой другой. Потому что она сердце туда вкладывает. Особенно ему нравился суп, который Оля делала по его рецепту. В суп закладывалось несколько кусков говядины, ножка куриная, картошка, вермишель. Суп должен был быть такой густой, чтобы ложка в нем стояла.

Я приносил его РАБАШу еще горячим, мы ведь жили поблизости. Он пробовал, закрывал глаза, выдерживал паузу, причмокивал и говорил: «Эх, хорошо!» Потом садился и писал Оле записку. Вообще записок у Оли сохранилось немало, в них он благодарил ее. И о каждом блюде в отдельности делал запись. «Здесь добавь соли, — писал, — а здесь поперчи, а это блюдо совершенно».

У РАБАШа была потрясающая черта — он никого не обделял вниманием. Замечал каждого, а особенно чувствовал тех, от кого исходило тепло. Они были для него как ангелы, которые приносят радость. Вот такой стала для него моя жена Оля.

Трепет

Я очень волновался перед дорогой, боялся что-либо упустить, словно мы едем на необитаемый остров и надо все предусмотреть. Взял постельное белье, книги, кофе, набрал всякой еды. Знал, что он любит простую селедку, черный хлеб, определенный сыр. Оля пожарила курицу, сделала котлеты, нарезала овощи.

Когда мы, наконец, сели в машину, помню, спросил РАБАШа, почему я испытываю такое волнение перед поездкой.

Он ответил, что это хорошо, что недаром первая заповедь — трепет. Что такой же трепет он испытывал перед своим отцом, что это под стать духовному трепету, ведь не за себя волнуюсь, а за то, смогу ли я действительно приподняться над собой, аннулировать себя, увидеть, как я могу помочь своему Учителю.

«Ведь так? — спросил он меня и тут же сам ответил. — Это не важно, что в нашем мире все не так. Нам надо пытаться все время жить для других. Это хороший трепет. Он вызывает свет».

Я все время порывался достать блокнот или магнитофон, который всегда был при мне, но РАБАШ в этих наших поездках был строг. Никаких записей, никаких магнитофонов!

Гостиница на двоих

В Тверии мы пару раз селились в обветшалой гостинице Ицхака Келлера, ученика РАБАШа. Мы там были единственными постояльцами. По пустынным коридорам гулял ветер, пахло пряностями и пылью. И в ночные часы в тишине звучал грудной голос Учителя, он разносился по гулкому коридору и вылетал в открытые окна в ночь.

Я сидел перед РАБАШем, словно младенец рядом с отцом. И мне незачем было притворяться — он знал обо мне все. Знал, что движет мной, какие мысли, порывы, желания. Иногда я вынуждал его немного рассказать обо мне, и он раскрывал мне такие свойства моего характера, в которых я не мог бы признаться даже самому себе — кто я на самом деле. Да я бы и не распознал в себе эти свойства, не пришел бы к такому выводу, как он.

Несколько недель мы приезжали в эту гостиницу, а потом Дрори предложил, чтобы мы жили у него. Именно в том домике, который вошел в мое сердце навечно. В котором совершались чудеса, где поднимались молитвы, которые переворачивали мир. Здесь я видел настоящего РАБАШа — наполненного одной мечтой о Творце, преданного одной великой цели — раскрыть Его миру.